Мутный взор купца скользнул по Чумбоке.
«Не все люди на свете такие злодеи, как маньчжурские хунхузы[169], — думал Чумбока, глядя на важного японца. — Правда, он с палкой…»
Но Чумбоке так хотелось пожить тут, что он согласен был простить японцам кое-какие грехи.
Купец прошелся по берегу, помахал палкой. Где-то около амбара он увидел айна и прогнал его.
— Этот амбар — приманка! — таинственно шептал Чумбоке старик айн. — Один только раз в этом году мы поели досыта: когда нанимали нас на рыбалку… Весной японцы приезжают из своей страны, с островов, нас уговаривают работать, угощают.
Промышленник позвал гиляков в дом. Войдя туда, Чумбока и Питкен встали на колени и поклонились, касаясь лбами пола.
Главный надсмотрщик на промысле, толстый, но бойкий и подвижной, в халате, надетом на голое тело, сидел за столиком. Вокруг него с фарфоровыми трубками в зубах сидели и лежали другие японцы. Тут же стояли тазики с водой, лакированные столики, на них тонкая посуда, табак, лакированные подносы, похожие на берестяные чумашки. Чумбока не мог глаз оторвать от золотых ширм. На стенах висели картинки, рисованные тушью и в красках, с обнаженными японками.
«Вот чудеса!» — решил Чумбока.
Глядя на такие диковины и соблазны, хотелось жить. Забывались все печали и заботы. Чумбока твердо решил остаться здесь на рыбалке. Японцы дали ему риса.
Питкен сменял орлиные хвосты и все свои товары на материи и на мешок с рисом. Он отдал двух соболей за лакированный поднос и за картинку с голой японкой. Он получил также старые деревянные латы с облезшим лаком и нож.
Позь собирался домой почему-то другим, далеким путем.
«Да, у него дома хорошо. Коль — большая деревня. Сто домов», — думал Чумбока.
— Почему-то мы пойдем по берегу большого моря, а не малого, — говорил Питкен. — Я даже боюсь.
Чумбоке совсем не хотелось идти в такую даль. Придется огибать весь остров.
— Позь, почему ты решил идти около восточного берега? — спросил Чумбока, придя к хозяину лодки.
— Мне надо! — ответил Позь. Мысли его были обращены не к тому, с кем он разговаривал.
— Я хочу здесь пожить. Мне всегда хочется познакомиться с новыми людьми.
— Если ты не пойдешь со мной, то, может быть, пожалеешь.
Позь как будто смеется над Чумбокой. Но лицо его серьезно.
Позь слыхал еще в Коле, теперь эти слухи подтвердились: на восточном берегу Сахалина разбилось китобойное судно, и гиляки вырезали всю команду. Забрали у американцев вещи. У гиляков там есть золотые и серебряные монеты. Это и была тайная цель Позя. Он мечтал, что на японские и маньчжурские товары скупит монеты, а потом с большой выгодой перепродаст русским. Кое-что достанется брату и Питкену. А Чумбока зря не хочет идти. Рассказывать ему прежде времени не в правилах Позя.
Большая лодка с парусом, груженная, как корабль, ушла. В ту сторону, где восходит солнце.
Позь и Питкен отправились на лодке домой.
Вечером Чумбока варил свой рис айнам.
— От кораблей всегда много горя! — говорил он.
— Нет, не всегда, — сказал старый айн.
Где-то внизу, в темноте, набежала одинокая волна или, может быть, плеснулся морской зверь. Чумбока все еще не узнавал этих зверей по всплескам.
— Вот слушай… Я еще был молодой… Давно это было. К нам, на эту землю, приходил на двух кораблях русский Микола Сандреич. Он поставил здесь пост, отряд из своих людей, и объявил, собрав все наши народы, что остров этот принадлежит стране лоча. Микола Сандреич дал моему отцу бляху. Повесил ее на грудь. Назначил отца старшиной. А когда пришли японцы, он гонял их отсюда. Отдал нам много муки… Старик мой долго ждал, что Микола Сандреич еще придет и погонит японцев.
Чумбока замечал, что айны народ голодный, что они нерешительны, всего боятся, но не прочь перерезать всех японцев и забрать все их имущество. «Айны кислые какие-то, — думал он, — обижаются… Может быть, айн слаб и потому его так легко обманывать?»
На другой день Чумбока был в японском храме. На холме стоял шалаш с гнутыми травяными крышами.
Толстые, довольные японцы, чисто вымытые и веселые, поднимались по каменистой дорожке, стуча своими деревянными подошвами на веревочках, продетых у всех одинаково под большой палец.
В шалаше — медные изваяния богов.
— Этих богов хозяева с собой привозят и увозят, — говорил айн.
В шалаш никого не пускали. Подходить можно было близко. Все боги стояли на возвышении, как на большом столе под крышей, так что всем было видно.
Около шалаша на деревьях висели пузатые фонари с красными иероглифами на промасленной бумаге и ветви с бумажными цветами вишни.
Айны объяснили, что японцы очень любят цветы розовой вишни, но что здесь она не растет, так они делают эти цветы из бумаги. Даже бумаги не жалеют, так любят…
Чумбока, всегда почитавший чужих богов не меньше своих, помолился от души.
После богослужения толстый молодой японец дал ему бумажку.
— Это гадание! — объяснил он. — Прочти и узнаешь свою судьбу…
— Но как я буду читать, когда не понимаю?
Японцы весело обступили Чумбоку и прочли ему все, что было написано на бумажке. Там значилось, что он будет счастлив и получит много риса…
Сегодня, оказывается, праздник. Шалаши и склады с рыбой тоже украшены бумажными цветами розовой вишни и фонариками.
Все эти дни торговцы готовились к празднику. Они стряпали, мастерили украшения, писали на бумажках таблицы счастья, чтобы гадать в день праздника… Айны ловили рыбу, а купец делал красивые игрушечки.
Вечером зажглись фонарики. Красные и зеленые огоньки горели на черном горбу сопки. Айны стали почтительны с Чумбокой. Они сказали, что японцы считают его богатым.
Чумбока работал на рыбалке от зари до зари. Он чувствовал, что руки и ноги его едва двигаются, что он становился таким же кислым, вялым и обидчивым, как айны, и точно так же, как у них, еле плелись его ноги.
Часто из домика с окном, похожим на прищуренный глаз, появлялся надсмотрщик и бил палкой айнов.
Чумбока понял, что айн вял и кисл не от природы, что это японские купцы забрали у него все веселье. Что в их домиках вся радость и вся чистота, а у айнов вся грязь и вся печаль.
«Конечно, — думал он, — собрать всех таких весельчаков торгашей и дать им такую же работу, как айнам, чтобы они, голодные, без риса, от зари до зари ловили рыбу, солили и складывали, то пройдет все их веселье. Тогда и думать не станешь про гадание и про бумажные фонарики».
Бумажные фонарики все еще висели, но не хотелось смотреть на них. А японец, прочитавший Чумбоке в день праздника таблицу счастья, однажды застал его отдыхающим и, схватив за косу, так вздул палкой, как еще никогда и никто не бил Чумбоку.
А бежать некуда. Питкен и Позь теперь уж далеко…
«Питкен, брат мой, почему я с тобой не поехал на холодное северное море? Так я много работаю, что нет желания смотреть ни на чистые домики, ни на храм».
А однажды Чумбока, позабывши, что он теперь рабочий у хозяев, присел отдохнуть. Вдруг долговязый айн, тот самый, что так ругал японцев, который еще вчера, казалось бы, сочувственно слушал старика, подскочил к гольду с поднятой палкой.
— Ты что ленишься?! — закричал он как можно громче, в то же время поглядывая в сторону домика с высокой травяной крышей.
Чумбока не понимал, на каком он языке кричит, на айнском или на японском, но смысл очевиден. Айн собирался ударить Чумбоку и желал, чтобы японцы это увидели и услышали.
«Какой, оказывается, этот парень!» — подумал Чумбока и, невольно вскочив, сразу взялся за работу.
«А я-то еще думал, глядя на него, что вот, мол, какой здоровый и умный парень — крепкий и смелый». И в этот миг Чумбока все же получил от айна палкой по спине.
— Как ты смеешь лениться?! — орал айн. — Или хозяйский рис даром хочешь кушать?
Японцы, слыша его отчаянные крики, выглядывали из окон. Этого-то и надо было айну. Он еще покричал некоторое время. Вскоре японцы скрылись. Айн прошелся по берегу, а через некоторое время, вернувшись к Чумбоке, заговорил с ним по-гиляцки, улыбаясь виновато:
— Послушай-ка…
— Поди к черту! — вспылил Чумбока. — Уйди, а то я тебя сам ударю. — И парень замахнулся жирной треской.
— Ну, ну, потише, потише, — уклонился айн.
«Какие, однако, среди этих айнов есть подлецы, — думал Чумбока, прогнавши прочь парня с палкой. — А мне еще он так нравился».
Вечером старик многое объяснил гольду.
— Когда японцы рядом, мы боимся их. Даже думать боимся о том, чего нам хочется. Сразу думаем другое. Не так, как сами хотим. Японское думаем, не свое. Мы несчастные люди. Вот этот парень, который тебя ударил сегодня, он сам боится. Японец его поставил посмотреть за рабочими.
— Дурак, — сказал Чумбока, — зачем соглашался?
